No, I stopped taking my meds because I like crazy me better.
я тут недавно прошлое вспомнил и фичок по жанмарко написал. решил, пускай и здесь лежит.
на этот раз — ау по евангелиону, ангст и много альтернативного синтаксиса.
запускаем автопилот— Запускаем автопилот, — голос главнокомандующего Смита звучит как приговор. Ледяной и спокойный, будто он отдает простой приказ. Очередной чертов приказ, ничего особенного. Жан сжимает кулаки так сильно, что почти рвет кожу ногтями до крови – и со всей силы стучит по стене свой кабины. Бесполезно – спятивший Смит, гребаный придурок, будто только и ждал этого момента, расплескав остатки человечности задолго до того, как получил высокий пост.
— Вы что, не понимаете ничего? – орет Жан, Третье Дитя (и храни господь того, кто вслух при нем назовет его так) – орет, разрывая глотку. Но это бесполезно, потому что связь с пилотом уже отключена. Солдат, что не выполняет приказ – ненужный солдат. Солдат, который не может затолкать куда подальше свои чувства – ненужный вдвойне.
— Пять, — отсчитывает ледяным голосом Ривай, всегда как тень следующий за Смитом, его больная кровавая тень. – Четыре, три…
Крик Жана разбивается о металическую стенку кабины пилота. О глухую сталь разбиваются мечты, надежды, остатки разума.
***
Почему все должно заканчиваться так.
Жан никогда не просил того, чтобы его сажали в Еву. Никогда не просил того, чтобы жидкость, заполняющая кабину пилота, раздирала ему легкие, как будто наполняя их его собственной кровью. Он не просил кошмаров, преследующих его уже не только во снах – все новые и новые отвратительные ангелы, все более мерзкие с каждым разом, — но еще хуже эта гигантская выворачивающая наизнанку штуковина – живая? нет? в чем ее истинный смысл? что это вообще черт возьми такое? – в которую его заставляют садиться раз за разом. Сами бы попробовали хоть раз. Хоть разочек. Испытать этот ужас на себе. Этот ледяной кошмар, не сравнимый ни с чем, даже со страхом Третьего Удара. И самое главное, он никогда – никогда – не просил Марко к нему подходить, разговаривать с ним, и тем более влюблять в себя.
***
В Академии Марко располагал всех к себе —
— господи, как же это было давно.
В Академии Марко располагал всех к себе, в те чудесные, далекие времена, когда Жан еще твердо был уверен, что никогда не станет пилотом. Он даже не мог этого предположить, Евы существовали в отдельном от него мире, который никогда его не касался. Единственный смысл обучения – поступить в спецотряд Токио-3, в самом защищенном центре, и жить в безопасности, далеко от Ангелов и внешней Земли с ее ударами и красными океанами. Потом к этому смыслу добавился Марко, которого об этом никто никогда не просил.
Несмотря на то, что Марко всегда окружали толпа однокурсников, он сам всегда старался больше времени проводить с нелюдимым и совершенно невозможно агрессивным Жаном. Он будто не видел его недостатков и не обращал внимания на холодность. Ходил всегда рядом, странный такой, улыбался непонятно чему. Жан вообще сначала никогда наушников из ушей не вынимал и не слушал его даже. А потом и сам не заметил, как однажды пришел к Ханжи, у которой жил хоть и не по своей воле, с просьбой подселить к ним студента Марко Ботта. Просто в общежитии же как-то ну совсем э он же один живет а вы же сами говорили там вместе надо держатся все дела и готовит он вроде хорошо ну я сам не знаю я вообще не горю желанием просто вот подумал и может быть э да. Прежде чем согласиться, Ханжи мериет Жан температуру.
— Знаешь, — говорит ему Марко, когда они впервые ночует вместе. Они лежат почти рядом на полу, в комнате совсем темно, только слабый луч фонаря кое-как пробивается в окно. В этом грязно-желтом (тухлом) тусклом свете Жан видит, как Марко, приподняв голову и оперев ее на руку, смотрит на него. В этом свете даже веснушки на его лице почти не различимы. – Наверное, я был рожден, чтобы встретить тебя.
Ну вот и что это за недоразуменее такое.
Марко совсем тихонько смеется, потому что ему не надо видеть, чтобы знать, что лицо Жана красное-красное, и Жану можно даже не прятать его в подушку.
— Это дурацкая причина.
— А мне так не кажется.
Чужое тело немного придвигается, и Жан чувствует в чужой руке свою. Он резко вдыхает в себя воздух и не может выдохнуть, и даже зачем-то не пытается ее вырвать. И даже зачем-то протягивает ему свой второй наушник и больше не шевелится, боится пошевелиться – вдруг он пошевелится и этого всего больше не будет?
Так они и засыпают.
И все было т а к х о р о ш о
***
Огромный кулак Евы02 сжимает беззащитного и хрупкого с виду подростка. А в это время сам он абсолютно спокоен, улыбается еще, хоть лицо его будто совсем не человеческое.
— Мне все равно как я умру.
Жана пробивает крупная дрожь, его трясет, в голове будто разом взрываются все кровяные сосуды, до того больно, а еще и мерзкая тошнота, которая вот-вот удушит его.
Как! Ты! Мог! Очень хотелось орать, бить ногами и руками, разбить Еву, самому разбить лицо этому (не)человеку – но в тот момент, когда он уже сжал Марко в своем кулаке, а Эрвин еще не принял решение перейти на автопилот, Жан не мог пошевелиться. Он резко вдыхает в себя воздух и не может выдохнуть.
Как эта веснушчатая тварь могла его предать? Как она могла подходить к нему, общаться с ним, говорить всю такую ерунду? Как смела стать единственным (не)человеком, заполучившим его доверие? Как он смел оказаться гребаным ангелом? Они и правда становились с каждым разом все омерзительнее.
— Но все-таки я бы лучше умер от твоей руки.
Жан выдыхает. С нечеловечески криком, с градом слез, с последней надеждой.
Может он тоже был рожден, чтобы встретить Марко.
Он отказывается трогать рычаги, отказывается сжимать этот чертов кулак огромной страшной машины – созданная для абстрактного «СПАСЕНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА», ему она пока не принесла ничего кроме страданий и боли.
— Это бесполезно. Запускаем автопилот.
***
Два месяца назад в Академию приходила его мать. Жан злился и не понимал, зачем это нужно было делать и зачем нужно было позорить его перед однокурсниками. И так отношения были натянуты со всеми, как стальной нерв – не то, чтобы Жана это волновало, конечно. Но и стыдиться перед ними он не хотел.
— Уходи, — говорит он ей сердито, когда та протягивает ему аккуратно завернут в ткань передачу из дома. Зачем было приходить обязательно сейчас? Он бы через месяц сам бы вернулся, и она бы его увидела.
— Я хочу, чтобы ты стал героем.
С ней тогда уже было что-то не то. Жан слишком злится, чтобы обратить на это внимание – но на подсознательном уровне все же видит изменения. Она намного тише, спокойнее, все эмоции пропали – будто стерли пыль с прозрачно-кристалного стекла. Он не придает этому значения.
— Я очень хочу, чтобы мой сын стал героем, — только и повторяет она перед уходом.
Что за чушь, я не хочу быть героем, я вернусь домой, и тогда мы поговорим; он не вернется, через два дня ему скажут, что он садится в Еву02.
Если бы он вернулся, то увидел бы свою мать повешенной – за свои желания нужно платить. Но Третьему Дитя никто не считает нужным даже рассказать об этом – чтобы не упал процент синхронизации, мало ли что.
Она все равно осталась с ним. Так или иначе.
***
Жан бы многое отдал, чтобы навсегда забыть тот первый раз. Небеса треснули и расплакались ангелом, и ему просто сказали: садись в Еву. Он не успел даже надеть костюм, не успел пройти ни одной тренировки внутри, не успел даже понять – какого черта он забыл в этом роботе и зачем его буквально запихивать внутрь, запирают в огромной клетке и пинают вперед навстречу опасной необъяснимой непонятной твари, свалившейся откуда-то сверху.
Жан пытается отказать и слать всех к черту: но раны Микасы еще не зажили, она больше похожа на труп; процент синхронизации Эрена позорно низок, чтобы выпускать его в бой; остальные пилоты еще не прибыли. И скорее всего только потому, что он не осознает происходящее, а не из-за какого-то там грозящего глобального уничтожения (разве такое вообще возможно? разве эта мерзкая штуковина одна может уничтожить землю?) залезает внутрь.
Он даже почти ничего не делает. Он готов поклясться, что робот сражается сам, сам жестоко раздирает ангела – и потому для Жана он еще страшнее тех неизвестных штук с неба.
В тот день он не возвращается домой – если можно назвать его домом дом Ханжи, с которой он даже почти не общается. Может его ищут, может нет – может за ним неустанно следит охрана, а может им плевать на то, что будет с Жаном до следующей атаки. Нужно будет дать им знать, что он не собирается возвращаться.
И все же, оказывается, один человек искал его. На третьи сутки после своего побега Жан выглядит страшно: побитый вид, весь перепачканный, взъерошенный, огромные синяки под глазами (и по всему телу). Но больше в нем Марко пугает не это, а: тот страх, которым разит от него, то отчаяние и ужас, которые довели его до такого состояние, и та безысходность от которой Жан отчаянно пытается сбежать.
Марко не говорит ничего – он просто не знает, что говорить. Он почти беззвучно подходит и крепко прижимает к себе Жана, обнимает этого перепуганного сбежавшего ребенка. Жан дергается, пытается вырваться сначала – но потом понимает кто это и не двигается. Марко чувствует крупную дрожь, которой колотит Жана – он бы раньше никогда не поверил, что человек может так дрожать. Он чувствует его холодный пот и обнимает сильнее, чтобы согреть.
— Пойдем домой, — наконец говорит он. — Теперь все будет по-другому. Я тоже сяду в Еву, смогу прикрыть тебя, если что.
Жан резко вырывается из его рук и смотрит на него исподлобья. То ли потому, что ему напомнили о монстре; то ли потому, что не хочет Марко той же участи.
— Идиот, у тебя же синхронизация нулевая, — говорит он порывисто, почти с вызовом. Если он сам не может убраться отсюда, то пусть хоть Марко поступит в спецотряд, как они мечтали о том вместе.
— Разберемся, — пожимает плечами тот, как будто говорит о какой-то совершенной мелочи. Затем встает на ноги и протягивает Жану руку. – Пойдем домой, пожалуйста. Я очень переживал.
Жан поднимает на него глаза. Марко улыбается, как всегда, как – как он может улыбаться даже в таких ситуациях. Жана это бесит изо всех сил – и одновременно очаровывает. Еще окончательно не рассвело, и в утреннем небе видны звезды – и Жану кажется, будто они отражаются на лице Марко.
— Идем, — наконец отвечает он и берет протянутую руку, поднимаясь на ноги. В такие моменты и правда хочется верить, что Марко говорит о мелочах.
***
Он только начал учиться жить с осознанием того, что он стал пилотом Евы. Он почти даже научился принимать тот факт, что Марко тоже пилот – на следующий день после его обещания его уровень синхронная вырос настолько, что он опередил всех студентов Академии. Марко не рассказывает Жану, как смог это сделать; Жан уже даже не пытается спрашивать.
Никогда нельзя начинать верить в хорошее. Нет ничего более бесполезного, чем начинать во что-либо верить, а тем более верить во что-то хорошее. Жан сводит свой смысл жизни в одного человека: в его защиту, его помощь и его близость.
Чем в итоге оказывается его смысл?
Когда Жану открывается правда, когда ему приходится сражаться с Евой03, работающей без пилота – и с парящим рядом с ней в воздухе Марко, — ему кажется, что его изнутри пронзило сотней тысяч стеклянных осколков. Это все настолько не реально, невыносимо хочется проснуться – но не помогает ни собственный крик, ни боль, ни че го.
— Три, — продолжает звучать низкий голос Ривая. – Два…
Матерь божья. Да лучше бы я сам сдох, думает Жан. Лучше бы сдох, и не пришлось ничего этого выносить. Ему надо было сдохнуть, думает он, еще тогда, когда он убегал после первого пилотирования Евы – до того как Марко его нашел, и Жан окончательно провалился в счастливые мечты и любовь к предателю. Вот было бы замечательно.
Он не слышит хруст, с которым огромная рука Евы раздавливает его мир. Не слышит тихий грохот, с которым его раздавленные мечты падают на землю.
— Подтверждаю, что мы не успели включить автопилот, — тараторит Моблит, не отрываясь от клавиатуры и продолжая что-то судорожно печатать трясущимися пальцами.
— Естественно, не успели, — говорит Жан сорванным хриплым голосом. – Гребаные уроды, вы, блядь, не слышали, что он сказал? А теперь вытащите меня нахрен из этой долбанной штуковины и трахайтесь с ней сами.
Марко сказал, что лучше бы умер от его руки; поэтому он не даст этим тварям из NERV его трогать, не даст им включить автопилот, не даст им самим решать, как убить его Марко.
Если это желание Марко, ему придется его исполнить; даже если оно последнее.
***
Жан долго смотрит в потолок. Он лежит в пустой ванне, вода из которой уже давно вытекла. Ему кажется, что также все вытекло из него — эмоции, мысли, силы, внутренности, спинная жидкость, кровь. Он не может и не хочет двигаться, он лежит в этой ванне очень давно — кажется, всю жизнь.
Когда нет смысла даже пошевелиться, зачем делать это?
Жан не оборачивается, даже когда в дверь слышится бешеный стук.
— Жан, там двойное явление! — кричит Ханжи. – Выходи, ты нам нужен!
***
— Он с катушек слетел, и он не придет, — говорит Эрен, и в его голосе эхом отдается самодовольство. – Сами видели, могли бы и не посылать за ним.
Эрен уже сидит в Еве и вот-вот ждет разрешения атаковать. Он и сам справится с двумя ангелами, и зачем посылать за сошедшим с ума Кирштайном, он искренне не понимает. Могли бы давно уже списать его со счетов; всем ведь ясно было, что после того, как его заставили убить Марко, для NERV умер не один пилот, а два.
— Я готов, — звучит голос, который почти никто не ожидал услышать. Эрен не верит глазам: и даже не узнает Жана. Тот как будто постарел на несколько лет, и совсем не похож на того придурка, которого он знал раньше. От этого даже становится совсем немножечко
страшно.
Главнокомандующий Эрвин улыбается; он как будто знал, что так все и будет.
Жан уверенно шагает вперед, и его шаги гулким эхом отдаются в огромном зале NERV. Если Марко-ангел сам хотел, чтобы его убил Жан; если он сам добровольно сдался; если Жану пришлось — не по своей воле, но такой огромной ценой, убить этого ангела, — значит следует уничтожить и остальных тварей?
Значит, появлялся смысл сражаться;
потому что смерть Марко не должна была стать напрасной.
на этот раз — ау по евангелиону, ангст и много альтернативного синтаксиса.
запускаем автопилот— Запускаем автопилот, — голос главнокомандующего Смита звучит как приговор. Ледяной и спокойный, будто он отдает простой приказ. Очередной чертов приказ, ничего особенного. Жан сжимает кулаки так сильно, что почти рвет кожу ногтями до крови – и со всей силы стучит по стене свой кабины. Бесполезно – спятивший Смит, гребаный придурок, будто только и ждал этого момента, расплескав остатки человечности задолго до того, как получил высокий пост.
— Вы что, не понимаете ничего? – орет Жан, Третье Дитя (и храни господь того, кто вслух при нем назовет его так) – орет, разрывая глотку. Но это бесполезно, потому что связь с пилотом уже отключена. Солдат, что не выполняет приказ – ненужный солдат. Солдат, который не может затолкать куда подальше свои чувства – ненужный вдвойне.
— Пять, — отсчитывает ледяным голосом Ривай, всегда как тень следующий за Смитом, его больная кровавая тень. – Четыре, три…
Крик Жана разбивается о металическую стенку кабины пилота. О глухую сталь разбиваются мечты, надежды, остатки разума.
***
Почему все должно заканчиваться так.
Жан никогда не просил того, чтобы его сажали в Еву. Никогда не просил того, чтобы жидкость, заполняющая кабину пилота, раздирала ему легкие, как будто наполняя их его собственной кровью. Он не просил кошмаров, преследующих его уже не только во снах – все новые и новые отвратительные ангелы, все более мерзкие с каждым разом, — но еще хуже эта гигантская выворачивающая наизнанку штуковина – живая? нет? в чем ее истинный смысл? что это вообще черт возьми такое? – в которую его заставляют садиться раз за разом. Сами бы попробовали хоть раз. Хоть разочек. Испытать этот ужас на себе. Этот ледяной кошмар, не сравнимый ни с чем, даже со страхом Третьего Удара. И самое главное, он никогда – никогда – не просил Марко к нему подходить, разговаривать с ним, и тем более влюблять в себя.
***
В Академии Марко располагал всех к себе —
— господи, как же это было давно.
В Академии Марко располагал всех к себе, в те чудесные, далекие времена, когда Жан еще твердо был уверен, что никогда не станет пилотом. Он даже не мог этого предположить, Евы существовали в отдельном от него мире, который никогда его не касался. Единственный смысл обучения – поступить в спецотряд Токио-3, в самом защищенном центре, и жить в безопасности, далеко от Ангелов и внешней Земли с ее ударами и красными океанами. Потом к этому смыслу добавился Марко, которого об этом никто никогда не просил.
Несмотря на то, что Марко всегда окружали толпа однокурсников, он сам всегда старался больше времени проводить с нелюдимым и совершенно невозможно агрессивным Жаном. Он будто не видел его недостатков и не обращал внимания на холодность. Ходил всегда рядом, странный такой, улыбался непонятно чему. Жан вообще сначала никогда наушников из ушей не вынимал и не слушал его даже. А потом и сам не заметил, как однажды пришел к Ханжи, у которой жил хоть и не по своей воле, с просьбой подселить к ним студента Марко Ботта. Просто в общежитии же как-то ну совсем э он же один живет а вы же сами говорили там вместе надо держатся все дела и готовит он вроде хорошо ну я сам не знаю я вообще не горю желанием просто вот подумал и может быть э да. Прежде чем согласиться, Ханжи мериет Жан температуру.
— Знаешь, — говорит ему Марко, когда они впервые ночует вместе. Они лежат почти рядом на полу, в комнате совсем темно, только слабый луч фонаря кое-как пробивается в окно. В этом грязно-желтом (тухлом) тусклом свете Жан видит, как Марко, приподняв голову и оперев ее на руку, смотрит на него. В этом свете даже веснушки на его лице почти не различимы. – Наверное, я был рожден, чтобы встретить тебя.
Ну вот и что это за недоразуменее такое.
Марко совсем тихонько смеется, потому что ему не надо видеть, чтобы знать, что лицо Жана красное-красное, и Жану можно даже не прятать его в подушку.
— Это дурацкая причина.
— А мне так не кажется.
Чужое тело немного придвигается, и Жан чувствует в чужой руке свою. Он резко вдыхает в себя воздух и не может выдохнуть, и даже зачем-то не пытается ее вырвать. И даже зачем-то протягивает ему свой второй наушник и больше не шевелится, боится пошевелиться – вдруг он пошевелится и этого всего больше не будет?
Так они и засыпают.
И все было т а к х о р о ш о
***
Огромный кулак Евы02 сжимает беззащитного и хрупкого с виду подростка. А в это время сам он абсолютно спокоен, улыбается еще, хоть лицо его будто совсем не человеческое.
— Мне все равно как я умру.
Жана пробивает крупная дрожь, его трясет, в голове будто разом взрываются все кровяные сосуды, до того больно, а еще и мерзкая тошнота, которая вот-вот удушит его.
Как! Ты! Мог! Очень хотелось орать, бить ногами и руками, разбить Еву, самому разбить лицо этому (не)человеку – но в тот момент, когда он уже сжал Марко в своем кулаке, а Эрвин еще не принял решение перейти на автопилот, Жан не мог пошевелиться. Он резко вдыхает в себя воздух и не может выдохнуть.
Как эта веснушчатая тварь могла его предать? Как она могла подходить к нему, общаться с ним, говорить всю такую ерунду? Как смела стать единственным (не)человеком, заполучившим его доверие? Как он смел оказаться гребаным ангелом? Они и правда становились с каждым разом все омерзительнее.
— Но все-таки я бы лучше умер от твоей руки.
Жан выдыхает. С нечеловечески криком, с градом слез, с последней надеждой.
Может он тоже был рожден, чтобы встретить Марко.
Он отказывается трогать рычаги, отказывается сжимать этот чертов кулак огромной страшной машины – созданная для абстрактного «СПАСЕНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА», ему она пока не принесла ничего кроме страданий и боли.
— Это бесполезно. Запускаем автопилот.
***
Два месяца назад в Академию приходила его мать. Жан злился и не понимал, зачем это нужно было делать и зачем нужно было позорить его перед однокурсниками. И так отношения были натянуты со всеми, как стальной нерв – не то, чтобы Жана это волновало, конечно. Но и стыдиться перед ними он не хотел.
— Уходи, — говорит он ей сердито, когда та протягивает ему аккуратно завернут в ткань передачу из дома. Зачем было приходить обязательно сейчас? Он бы через месяц сам бы вернулся, и она бы его увидела.
— Я хочу, чтобы ты стал героем.
С ней тогда уже было что-то не то. Жан слишком злится, чтобы обратить на это внимание – но на подсознательном уровне все же видит изменения. Она намного тише, спокойнее, все эмоции пропали – будто стерли пыль с прозрачно-кристалного стекла. Он не придает этому значения.
— Я очень хочу, чтобы мой сын стал героем, — только и повторяет она перед уходом.
Что за чушь, я не хочу быть героем, я вернусь домой, и тогда мы поговорим; он не вернется, через два дня ему скажут, что он садится в Еву02.
Если бы он вернулся, то увидел бы свою мать повешенной – за свои желания нужно платить. Но Третьему Дитя никто не считает нужным даже рассказать об этом – чтобы не упал процент синхронизации, мало ли что.
Она все равно осталась с ним. Так или иначе.
***
Жан бы многое отдал, чтобы навсегда забыть тот первый раз. Небеса треснули и расплакались ангелом, и ему просто сказали: садись в Еву. Он не успел даже надеть костюм, не успел пройти ни одной тренировки внутри, не успел даже понять – какого черта он забыл в этом роботе и зачем его буквально запихивать внутрь, запирают в огромной клетке и пинают вперед навстречу опасной необъяснимой непонятной твари, свалившейся откуда-то сверху.
Жан пытается отказать и слать всех к черту: но раны Микасы еще не зажили, она больше похожа на труп; процент синхронизации Эрена позорно низок, чтобы выпускать его в бой; остальные пилоты еще не прибыли. И скорее всего только потому, что он не осознает происходящее, а не из-за какого-то там грозящего глобального уничтожения (разве такое вообще возможно? разве эта мерзкая штуковина одна может уничтожить землю?) залезает внутрь.
Он даже почти ничего не делает. Он готов поклясться, что робот сражается сам, сам жестоко раздирает ангела – и потому для Жана он еще страшнее тех неизвестных штук с неба.
В тот день он не возвращается домой – если можно назвать его домом дом Ханжи, с которой он даже почти не общается. Может его ищут, может нет – может за ним неустанно следит охрана, а может им плевать на то, что будет с Жаном до следующей атаки. Нужно будет дать им знать, что он не собирается возвращаться.
И все же, оказывается, один человек искал его. На третьи сутки после своего побега Жан выглядит страшно: побитый вид, весь перепачканный, взъерошенный, огромные синяки под глазами (и по всему телу). Но больше в нем Марко пугает не это, а: тот страх, которым разит от него, то отчаяние и ужас, которые довели его до такого состояние, и та безысходность от которой Жан отчаянно пытается сбежать.
Марко не говорит ничего – он просто не знает, что говорить. Он почти беззвучно подходит и крепко прижимает к себе Жана, обнимает этого перепуганного сбежавшего ребенка. Жан дергается, пытается вырваться сначала – но потом понимает кто это и не двигается. Марко чувствует крупную дрожь, которой колотит Жана – он бы раньше никогда не поверил, что человек может так дрожать. Он чувствует его холодный пот и обнимает сильнее, чтобы согреть.
— Пойдем домой, — наконец говорит он. — Теперь все будет по-другому. Я тоже сяду в Еву, смогу прикрыть тебя, если что.
Жан резко вырывается из его рук и смотрит на него исподлобья. То ли потому, что ему напомнили о монстре; то ли потому, что не хочет Марко той же участи.
— Идиот, у тебя же синхронизация нулевая, — говорит он порывисто, почти с вызовом. Если он сам не может убраться отсюда, то пусть хоть Марко поступит в спецотряд, как они мечтали о том вместе.
— Разберемся, — пожимает плечами тот, как будто говорит о какой-то совершенной мелочи. Затем встает на ноги и протягивает Жану руку. – Пойдем домой, пожалуйста. Я очень переживал.
Жан поднимает на него глаза. Марко улыбается, как всегда, как – как он может улыбаться даже в таких ситуациях. Жана это бесит изо всех сил – и одновременно очаровывает. Еще окончательно не рассвело, и в утреннем небе видны звезды – и Жану кажется, будто они отражаются на лице Марко.
— Идем, — наконец отвечает он и берет протянутую руку, поднимаясь на ноги. В такие моменты и правда хочется верить, что Марко говорит о мелочах.
***
Он только начал учиться жить с осознанием того, что он стал пилотом Евы. Он почти даже научился принимать тот факт, что Марко тоже пилот – на следующий день после его обещания его уровень синхронная вырос настолько, что он опередил всех студентов Академии. Марко не рассказывает Жану, как смог это сделать; Жан уже даже не пытается спрашивать.
Никогда нельзя начинать верить в хорошее. Нет ничего более бесполезного, чем начинать во что-либо верить, а тем более верить во что-то хорошее. Жан сводит свой смысл жизни в одного человека: в его защиту, его помощь и его близость.
Чем в итоге оказывается его смысл?
Когда Жану открывается правда, когда ему приходится сражаться с Евой03, работающей без пилота – и с парящим рядом с ней в воздухе Марко, — ему кажется, что его изнутри пронзило сотней тысяч стеклянных осколков. Это все настолько не реально, невыносимо хочется проснуться – но не помогает ни собственный крик, ни боль, ни че го.
— Три, — продолжает звучать низкий голос Ривая. – Два…
Матерь божья. Да лучше бы я сам сдох, думает Жан. Лучше бы сдох, и не пришлось ничего этого выносить. Ему надо было сдохнуть, думает он, еще тогда, когда он убегал после первого пилотирования Евы – до того как Марко его нашел, и Жан окончательно провалился в счастливые мечты и любовь к предателю. Вот было бы замечательно.
Он не слышит хруст, с которым огромная рука Евы раздавливает его мир. Не слышит тихий грохот, с которым его раздавленные мечты падают на землю.
— Подтверждаю, что мы не успели включить автопилот, — тараторит Моблит, не отрываясь от клавиатуры и продолжая что-то судорожно печатать трясущимися пальцами.
— Естественно, не успели, — говорит Жан сорванным хриплым голосом. – Гребаные уроды, вы, блядь, не слышали, что он сказал? А теперь вытащите меня нахрен из этой долбанной штуковины и трахайтесь с ней сами.
Марко сказал, что лучше бы умер от его руки; поэтому он не даст этим тварям из NERV его трогать, не даст им включить автопилот, не даст им самим решать, как убить его Марко.
Если это желание Марко, ему придется его исполнить; даже если оно последнее.
***
Жан долго смотрит в потолок. Он лежит в пустой ванне, вода из которой уже давно вытекла. Ему кажется, что также все вытекло из него — эмоции, мысли, силы, внутренности, спинная жидкость, кровь. Он не может и не хочет двигаться, он лежит в этой ванне очень давно — кажется, всю жизнь.
Когда нет смысла даже пошевелиться, зачем делать это?
Жан не оборачивается, даже когда в дверь слышится бешеный стук.
— Жан, там двойное явление! — кричит Ханжи. – Выходи, ты нам нужен!
***
— Он с катушек слетел, и он не придет, — говорит Эрен, и в его голосе эхом отдается самодовольство. – Сами видели, могли бы и не посылать за ним.
Эрен уже сидит в Еве и вот-вот ждет разрешения атаковать. Он и сам справится с двумя ангелами, и зачем посылать за сошедшим с ума Кирштайном, он искренне не понимает. Могли бы давно уже списать его со счетов; всем ведь ясно было, что после того, как его заставили убить Марко, для NERV умер не один пилот, а два.
— Я готов, — звучит голос, который почти никто не ожидал услышать. Эрен не верит глазам: и даже не узнает Жана. Тот как будто постарел на несколько лет, и совсем не похож на того придурка, которого он знал раньше. От этого даже становится совсем немножечко
страшно.
Главнокомандующий Эрвин улыбается; он как будто знал, что так все и будет.
Жан уверенно шагает вперед, и его шаги гулким эхом отдаются в огромном зале NERV. Если Марко-ангел сам хотел, чтобы его убил Жан; если он сам добровольно сдался; если Жану пришлось — не по своей воле, но такой огромной ценой, убить этого ангела, — значит следует уничтожить и остальных тварей?
Значит, появлялся смысл сражаться;
потому что смерть Марко не должна была стать напрасной.
@темы: А у нас в Эстонии..., shingeki no kyojin, Марко Поло, Эстонская самодеятельность: бумагомарание, gay adventures of freckles and haircut