No, I stopped taking my meds because I like crazy me better.
я решил, что пусть оно валяется и тут, как подтверждение тому, что гениальным писателем мне никогда не стать.
помните тихона и семена, который мой семен и все дела? а помните по ним еще соо замутили?
так там был фест, и я умудрился отметиться.
первое исполнение, которое, по крайней мере, получше второго.
заявка: Херт/комфорт, в гомофобном государстве на Семене отыгрываются за оговорку, кто - на выбор автора. Тихон находит его и откачивает.ну и у меня не того избили, потому что я молодец и умею читать заявки.
— Тихон, — только и смог шепотом выронить Семен, вздрогнув всем телом. Прятаться за углами домов больше было не к чему — в этой несчастной фигуре, лежащей на земле, в этом сплошном комке кровавых потеков, ссадин и синяков, в том, что совсем недавно было здоровым и сильным мужчиной, Семен сразу узнал своего коллегу. И, не оглядываясь, не обращая внимания на то, что камеры уловили движение и направили свои белые всевидящие головки на него, молодой человек побежал вперед, неосторожно сбросив с головы капюшон.
Режим в России набирал обороты. Еще десять лет назад, в далеком 2014 году, вряд ли кто-то мог предположить, что легендарное произведение Оруэлла будет не столько предупреждением человечеству, сколько историей России, дошедшей до края казавшимися когда-то верными и правильными правительству ценностями. И железный занавес вокруг страны, подобный огромному надгробию, сообщал всему окружающему миру — внутри больше нет ничего живого.
— Мой Семен, — произнес тогда Тихон в прямом эфире. И засмеялся — ведь на камеру нужно было выглядеть счастливым и спокойным. Улыбаясь, он поправил свою ошибку, в то время как холодный пот заструился по его шее.
Нужно было быть смелым — когда живешь в таком государстве, всегда нужно быть смелым. Поэтому Тихон спокойно встал из-за стола по окончанию рабочего дня, спокойно взял свои вещи, спокойно прошел к выходу из здания. До самого конца он выглядел внешне безмятежным, в то время как внутри все скручивалось, и сердце предательски упало и било в районе пяток.
После злосчастного эфира никто не сказал Тихону не слова. Точнее, никто вообще не стал разговаривать с ним — трусливо поджав хвост, чтобы не пришли потом и за ними. Тихон вдохнул воздух полной грудью и уверенно толкнул дверь вперед, отправляясь навстречу неизвестному будущему.
После произошедшего Семен не спал две ночи. Первую — потому что волнение было слишком велико, потому что вина застилала его глаза и не позволяла делать ничего, кроме как, спрятавшись в комнате, каждую секунду проверять время. Чтобы каждую секунду мечтать о том, чтобы скорее наступил завтрашний день, и можно было прийти на работу — где был бы живой, целый и невредимый Тихон. И чтобы коллеги смеялись над Семеном, из-за того, что он слишком много напридумывал, и что никогда еще правительство никого не забирало из-за простых оговорок.
Вторую он провел в поисках и телефонных звонках. После того, как Тихон не вернулся в офис, и никто ничего не знал о нем, стало ясно, что сбывались худшие ожидания. Но Семен был журналистом, Семен привык докапываться до правды, Семен чувствовал себя виноватым — и, главное, Семену было страшно. Это был не сковывающий страх, не позволяющий сделать ни одного лишнего движения — это был страх, заставляющий идти вперед и делать хоть что-то.
На третью ночь Семен не вернулся домой. Нарушать комендантский час было незаконно, но он и так со своим расследованием зашел слишком далеко. Как оказалось, судьба Тихона не волновало так сильно никого из их общих знакомых и даже руководство якобы оппозиционного канала. Потому Семен подбадривал себя: кто вытащит его, если не я?
К тому же, на его номер в тот день удачно пришло сообщение от одного из информаторов — человека, похожего на Тихона, видели примерно в пяти кварталах от дома, где жил Семен.
Прежде чем отправиться по адресу, Семену пришлось избавиться от телефона.
Молодой человек побежал вперед, неосторожно сбросив с головы капюшон, и Тихон слабо приподнялся на локтях и повернул голову ему навстречу. Семен тут же рухнул рядом с ним на колени, шумно и как будто в лихорадке повторяя «ты жив, как хорошо, что ты жив».
Тихон смотрел на него строго — что было сложно для человека, в его ситуации, — один глаз заплыл и кровоточил.
— Уходи, — хриплым голосом произнес. — Уходи, ты не знаешь, на что идешь.
— Ну что за глупости, — нервно произнес Семен, протягивая тому бутылку минералки и стараясь улыбнуться. Улыбка вышла слишком горечный и неловкой. — Я помогу тебе дойти, я не так далеко живу. Я приведу тебя домой, мы поговорим с руководством. Это простая оговорка, это не пропаганда. Тебя вытащат, я обещаю.
Тихон издал смешок, больше похожий на хрип, и закашлялся. Семен тут же помог ему выпить воды и протянул какие-то таблетки — обыкновенное обезболивающее, а после, вытащив из рюкзака бинт и антисептик, принялся неловко, но осторожно протирать видимые раны. Это было единственным, что он мог сделать в данной ситуации. О скорой помощи речи быть не могло — врачи сразу бы сделали эвтаназию, им обоим.
— Это не оговорка, — наконец ответил Тихон. — Мы живем в мерзком мире, где каждый должен запирать чувства на замок. Где мы должны с пеленок делать то, что нам говорят. Где нет свободы, и даже там, где оппозиция — продиктованное государством руководство к действию.
Говорить было все сложнее, и Тихон запнулся, откинув голову назад. Семен, не веря услышанному, изо всех сил кусал щеки, но не отрывался от своего дела.
— С этим давно нужно было порвать, — продолжил, наконец, журналист. — Я сделал это так. Открыто выразил чувства, загримировав под оговорку, — это был мой манифест. Что меня удивляет — так это факт того, что я до сих пор жив.
Семен выдохнул — нервно и громко. Было видно даже в неярком свете фонарей, как зрачки его расширились, и он буквально чуть не выронил склянку из рук.
— Поэтому уходи, — наконец закончил Тихон. — Это было моим осознанным решением, но я не хочу, чтобы они добрались до тебя.
Семен молчал несколько мгновений. Столько мыслей хаотично сталкивалось и перемешивалось в его голове, образуя настоящий коктейль — коктейль молотова, готовый вот-вот взорваться. Он и так уже сделал слишком много того, что не одобрил бы закон. Ему давно нужен был человек, за которым бы он мог последовать. И, в конце концов, он любил Тихона.
— Мы оппозиция, — наконец ответил Семен. — Ты и я. Давай покажем этому загнившему свету, что такое революция? — последнюю фразу он произнес нарочито громко, и те камеры, что до этого не засекли их, теперь были направлены на них. И Семен поцеловал Тихона — очень быстро и уверенно.
— А это мой манифест, — выдохнул он. Тихон улыбался ему — впервые искренне и честно кому-то за столько времени.
— Идем, я знаю, что делать, и куда пойти, — очень тихо прошептал Семен, взваливая руку бывшего коллеги на плечо, и крепко придерживая его за талию.
Тихон больше не сопротивлялся, не отказывался идти и не прогонял его. Он уверенно, насколько мог в своем состоянии, пошел за этим необыкновенно храбрым и умным, но совсем еще мальчиком.
Все только начиналось.
* * *
второе, которое технически первое. давайте я разу оправдаюсь — мне стыдно нести его сюда. это откровенный фикбук. и я написал это просто за час потому что АХАХАХА БУДУ ВЕСЕЛИТЬСЯ ОТ АНОНИМА А ЧО НИКТО НЕ ПИШЕТ МОГУ Я НАПИСАТЬ
я не старался ни капельки, и это приторно-сопливо
нооо пусть тоже валяется
заявка: Семен и Тихон - просто коллеги.
После оговорки некоторые стали называть Семена "мой Семен" просто для прикола, Семену тоже кажется это забавным. После нескольких раз Семен замечает, что Тихон странно реагирует, когда это происходит в его присутствии. Семен пытается узнать, почему Тихону это неприятно.
Устроит любой вариант на ваше усмотрение.
Кодовое название: «Не твоя, вот и бесишься»
— Я надеюсь, что об этом забудут как можно скорее, — хмуро произнес Тихон, сердито сверля взглядом стакан воды, когда, наконец, время съемки было окончено. Оператор только плечами пожал:
— Что ты разнервничался, первый раз, что ли? Не ты первый, не ты последний. А я таких оговорок за свою жизнь наслушался, не перечесть все. Вот, например, когда меня еще не выперли с НТВ…
Тихон лишь фыркнул и слушать дальше не стал. Ах, если бы проблема реакции руководства была единственным, что волновало его в этот момент.
— Мой Семен, — весело прощебетала одна из ассистенток, — то есть, мой коллега Семен…
Что она хотела сказать, так и осталось загадкой, потому что дальнейший поток ее речи был прерван голосистым смехом Семы, и она присоединилась к нему. Тихон, как назло, стоял рядом. Он недовольно сощурился и, сложив руки на груди, как можно спокойнее произнес:
— Ну, хватит вам уже.
— Да ладно, это я должен обижаться, а не ты, — искренне улыбаясь, ответил Сема. — В который раз мне это напоминают, а все по-прежнему смешно.
И, не обращая внимания на дальнейшие страдальческие вздохи Тихона, Сема и ассистентка поспешили дальше по коридору на съемки, оставляя горе-журналиста наедине со своими алеющими щеками.
В редакции новая шутка быстро прижилась, и никто не думал отказываться от слишком веселого обращения. Время шло, Семен продолжал улыбаться на многочисленные шутки, а Тихон все сильнее злился. И не было ясно, что сотрудникам нравится больше — подкалывать Сему, или злить Тихона. А второй, тем временем, итак не особо общительный и приветливый, становился все мрачнее и все меньше проводил времени со своими коллегами.
Очередная попытка Тихона спрятаться в кафе во время одного из перерывов не увенчалась успехом — за соседний столик тут же набились коллеги и принялись шумно обсуждать идеи для нового репортажа.
— Хоть бы пронесло, — подумал про себя журналист, выискивая глазами официантку, чтобы срочно попросить счет.
— Не пронесет, — ответил он сам себе, заметив Сему среди компании.
И, конечно, не прошло и нескольких минут, как «мой Семен», сдобренное гулким хохотом, прозвучало от сотрудников.
— Да сколько можно! — возмутился в сердцах Тихон и выругался. Похоже, слишком громко.
— Ребят, может правда хватит? — спросил Сема, услышав его возглас. — Мне-то все равно, а Тихону это, видимо, сильно уж это по профессиональной части бьет…
— Перебесится! — весело ответил ему молодой человек, сидящий рядом, по-приятельски ткнул локтем в бок и продолжил что-то воодушевленно рассказывать.
Сема, немного погрустнев, наблюдал за тем, как Тихон быстро расплачивается и выходит из кафе. Ему становилось неприятно, когда люди переживали — особенно, когда он был тому виной.
— Успокойся, — сам себе сказал Тихон, только что умывшись и стоя перед зеркалом. — Ты взрослый мужик. У тебя жена и двое детей.
Отражение смотрело на него какими-то уж больно несчастными глазами, а скула предательски задергалась.
— Никто ничего не заподозрил. Всем просто смешно. Если бы это сказал не я, я бы тоже смеялся со всеми.
Лицо в отражении выражало на себе всю гамму выражения «ой да ладно».
— Все пройдет, — сам себе отчетливо произнес Тихон. — Оно отпустит. Не твой.
Тем не менее, не отпускало. А корпоративный вечер, состоявшийся через две недели после легендарной оговорки, только подбавил масла в огонь. Тихон туда сначала идти наотрез отказывался — но даже жена настояла на том, чтобы он не пропускал мероприятие.
— Ты и так в последнее время сам не свой, хоть как-то развейся, — заботливо прощебетала она. Тихон отказывался, она не унималась, — ах, знала бы, бедняжка, куда его выгоняет, — и в итоге журналист сдался.
Первые полчаса вечера прошли относительно спокойно. Тихон и бутылка коньяка коротали время в компании страшно угрюмого гримера, и до поры до времени им удавалось не принимать участия в общем веселье.
До тех пор, пока кто-то радостно не предложил конкурс — сосчитать, примерно сколько раз за эти две недели каждый из присутствующих произнес фразу «мой Семен». В зале тут же повис всеобщий воодушевленный гул, все наперебой перечисляли самые запоминающиеся ситуации — Тихон же с грустью смотрел на окно, мечтая или выйти в него, или выкинуть кого-нибудь. «Конкурс», тем временем, затягивался и, наконец, Тихон не выдержал. Резко отхлебнув прямо из бутылки с коньяком и поморщившись, он поднялся из-за стола, хлопнув по нему ладонью, и громогласно произнес:
— Как же вы все меня достали! «Мой Семен», «мой Семен», заткнитесь уже наконец, а? Если я сказал, что мой, это еще не значит…
В эту секунду на его плечо мягко легла чья-то рука. Тихон уже был готов, что эта рука превратится в кулак и уже не так нежно впишется в лицо — но нет.
— Тш-тш-тш, — услышал он тихое над ухом, а затем уже более громкий и, как всегда, веселый голос Семена, — господа, проследите, чтобы Тихон больше не прикладывался к бутылке — а то так же грустно закончится весь праздник. Подводите итоги, а мы скоро, — и, ловко отодвинув бутылку в сторону гримера, Сема потащил явно ничего не понимающего Тихона в коридор.
— Тиш, — начал Сема, и Тихона передернуло. Он не любил, когда его имя сокращали, но от Семена это звучало как-то по-особенному. — Ты чего? Никто тебя обижать не хочет. Руководству плевать. Зрители забыли давно. Маленькая внутренняя шутка.
— Ага, — только и ответил Тихон.
— Ну что «ага»? — не отступал Сема, рассчитывавший на более продуктивный разговор. — Чего это с тобой? Ну, никто не делает это, чтобы над тобой подшутить. Мы что, в школе?
Тихон поднял на него взгляд — и Семен даже отшатнулся немного, таким раздосадованным он был.
— Семен, я не хочу говорить об этом.
— А в зале ты хотел! — наступал тот. В конце концов, ему давно хотелось решить эту проблему — и раз всех сотрудников не переубедишь его так называть, стоило попробовать успокоить Тихона. — Ты не договорил. Скажи мне сейчас.
Тихон молчал, и Сема недовольно фыркнул.
— «Если я назвал его моим, это не значит…», — напомнил ему он, выжидающе всматриваясь.
Тихон закатил глаза, но потом перевел взгляд на Сему. «Наивное дитя лета», — пронеслось у него в голове. И бивший в голову алкоголь заставил его договорить:
— Не значит, что он мой. Доволен?
Повисла пауза — Тихону казалось, что она была подобно острому стеклу, режущему пространство. Он ждал от Семена всего, что угодно, — но тот лишь весело рассмеялся.
— А что, это для тебя имеет какое-то значение? — спросил он, улыбаясь широко и по-доброму, словно разливая вокруг себя добро. Тихон, только что чувствовавший прилив сил и наглости, смутился от такой искренней улыбки.
— Ну… — начал он, и алкоголь договорил за него, — может быть и да.
Сема продолжил, стараясь переговорить его:
— Если бы был твоим, то эти шутки были бы такими же обидными?
И Тихон зачем-то ответил:
— Нет.
Семен, хоть и начал это первым, слегка покраснел от услышанного — наверное, он ожидал услышать не это. Он опустил глаза вниз, но тут же усмехнулся.
— Тогда давай ты не будешь злиться по пустякам.
— С чего это?
— С того, что, — Сема поднял глаза, — baby, I’m yours, — протянул он нараспев, цитируя недавно игравшую в зале песню. И, поднявшись на носочки, поцеловал совершенно опешившего Тихона. Сопротивления он не почувствовал — только крепкие руки, неловко обнявшие его за поясницу.
А та-самая-ассистентка, первая начавшая подкалывать Сему, и тот-самый-журналист, предложивший конкурс, быстро дали друг другу пять и скрылись в зале — пока Сема и Тихон не заметили бы, что за ними подглядывали.
помните тихона и семена, который мой семен и все дела? а помните по ним еще соо замутили?
так там был фест, и я умудрился отметиться.
первое исполнение, которое, по крайней мере, получше второго.
заявка: Херт/комфорт, в гомофобном государстве на Семене отыгрываются за оговорку, кто - на выбор автора. Тихон находит его и откачивает.
— Тихон, — только и смог шепотом выронить Семен, вздрогнув всем телом. Прятаться за углами домов больше было не к чему — в этой несчастной фигуре, лежащей на земле, в этом сплошном комке кровавых потеков, ссадин и синяков, в том, что совсем недавно было здоровым и сильным мужчиной, Семен сразу узнал своего коллегу. И, не оглядываясь, не обращая внимания на то, что камеры уловили движение и направили свои белые всевидящие головки на него, молодой человек побежал вперед, неосторожно сбросив с головы капюшон.
Режим в России набирал обороты. Еще десять лет назад, в далеком 2014 году, вряд ли кто-то мог предположить, что легендарное произведение Оруэлла будет не столько предупреждением человечеству, сколько историей России, дошедшей до края казавшимися когда-то верными и правильными правительству ценностями. И железный занавес вокруг страны, подобный огромному надгробию, сообщал всему окружающему миру — внутри больше нет ничего живого.
— Мой Семен, — произнес тогда Тихон в прямом эфире. И засмеялся — ведь на камеру нужно было выглядеть счастливым и спокойным. Улыбаясь, он поправил свою ошибку, в то время как холодный пот заструился по его шее.
Нужно было быть смелым — когда живешь в таком государстве, всегда нужно быть смелым. Поэтому Тихон спокойно встал из-за стола по окончанию рабочего дня, спокойно взял свои вещи, спокойно прошел к выходу из здания. До самого конца он выглядел внешне безмятежным, в то время как внутри все скручивалось, и сердце предательски упало и било в районе пяток.
После злосчастного эфира никто не сказал Тихону не слова. Точнее, никто вообще не стал разговаривать с ним — трусливо поджав хвост, чтобы не пришли потом и за ними. Тихон вдохнул воздух полной грудью и уверенно толкнул дверь вперед, отправляясь навстречу неизвестному будущему.
После произошедшего Семен не спал две ночи. Первую — потому что волнение было слишком велико, потому что вина застилала его глаза и не позволяла делать ничего, кроме как, спрятавшись в комнате, каждую секунду проверять время. Чтобы каждую секунду мечтать о том, чтобы скорее наступил завтрашний день, и можно было прийти на работу — где был бы живой, целый и невредимый Тихон. И чтобы коллеги смеялись над Семеном, из-за того, что он слишком много напридумывал, и что никогда еще правительство никого не забирало из-за простых оговорок.
Вторую он провел в поисках и телефонных звонках. После того, как Тихон не вернулся в офис, и никто ничего не знал о нем, стало ясно, что сбывались худшие ожидания. Но Семен был журналистом, Семен привык докапываться до правды, Семен чувствовал себя виноватым — и, главное, Семену было страшно. Это был не сковывающий страх, не позволяющий сделать ни одного лишнего движения — это был страх, заставляющий идти вперед и делать хоть что-то.
На третью ночь Семен не вернулся домой. Нарушать комендантский час было незаконно, но он и так со своим расследованием зашел слишком далеко. Как оказалось, судьба Тихона не волновало так сильно никого из их общих знакомых и даже руководство якобы оппозиционного канала. Потому Семен подбадривал себя: кто вытащит его, если не я?
К тому же, на его номер в тот день удачно пришло сообщение от одного из информаторов — человека, похожего на Тихона, видели примерно в пяти кварталах от дома, где жил Семен.
Прежде чем отправиться по адресу, Семену пришлось избавиться от телефона.
Молодой человек побежал вперед, неосторожно сбросив с головы капюшон, и Тихон слабо приподнялся на локтях и повернул голову ему навстречу. Семен тут же рухнул рядом с ним на колени, шумно и как будто в лихорадке повторяя «ты жив, как хорошо, что ты жив».
Тихон смотрел на него строго — что было сложно для человека, в его ситуации, — один глаз заплыл и кровоточил.
— Уходи, — хриплым голосом произнес. — Уходи, ты не знаешь, на что идешь.
— Ну что за глупости, — нервно произнес Семен, протягивая тому бутылку минералки и стараясь улыбнуться. Улыбка вышла слишком горечный и неловкой. — Я помогу тебе дойти, я не так далеко живу. Я приведу тебя домой, мы поговорим с руководством. Это простая оговорка, это не пропаганда. Тебя вытащат, я обещаю.
Тихон издал смешок, больше похожий на хрип, и закашлялся. Семен тут же помог ему выпить воды и протянул какие-то таблетки — обыкновенное обезболивающее, а после, вытащив из рюкзака бинт и антисептик, принялся неловко, но осторожно протирать видимые раны. Это было единственным, что он мог сделать в данной ситуации. О скорой помощи речи быть не могло — врачи сразу бы сделали эвтаназию, им обоим.
— Это не оговорка, — наконец ответил Тихон. — Мы живем в мерзком мире, где каждый должен запирать чувства на замок. Где мы должны с пеленок делать то, что нам говорят. Где нет свободы, и даже там, где оппозиция — продиктованное государством руководство к действию.
Говорить было все сложнее, и Тихон запнулся, откинув голову назад. Семен, не веря услышанному, изо всех сил кусал щеки, но не отрывался от своего дела.
— С этим давно нужно было порвать, — продолжил, наконец, журналист. — Я сделал это так. Открыто выразил чувства, загримировав под оговорку, — это был мой манифест. Что меня удивляет — так это факт того, что я до сих пор жив.
Семен выдохнул — нервно и громко. Было видно даже в неярком свете фонарей, как зрачки его расширились, и он буквально чуть не выронил склянку из рук.
— Поэтому уходи, — наконец закончил Тихон. — Это было моим осознанным решением, но я не хочу, чтобы они добрались до тебя.
Семен молчал несколько мгновений. Столько мыслей хаотично сталкивалось и перемешивалось в его голове, образуя настоящий коктейль — коктейль молотова, готовый вот-вот взорваться. Он и так уже сделал слишком много того, что не одобрил бы закон. Ему давно нужен был человек, за которым бы он мог последовать. И, в конце концов, он любил Тихона.
— Мы оппозиция, — наконец ответил Семен. — Ты и я. Давай покажем этому загнившему свету, что такое революция? — последнюю фразу он произнес нарочито громко, и те камеры, что до этого не засекли их, теперь были направлены на них. И Семен поцеловал Тихона — очень быстро и уверенно.
— А это мой манифест, — выдохнул он. Тихон улыбался ему — впервые искренне и честно кому-то за столько времени.
— Идем, я знаю, что делать, и куда пойти, — очень тихо прошептал Семен, взваливая руку бывшего коллеги на плечо, и крепко придерживая его за талию.
Тихон больше не сопротивлялся, не отказывался идти и не прогонял его. Он уверенно, насколько мог в своем состоянии, пошел за этим необыкновенно храбрым и умным, но совсем еще мальчиком.
Все только начиналось.
* * *
второе, которое технически первое. давайте я разу оправдаюсь — мне стыдно нести его сюда. это откровенный фикбук. и я написал это просто за час потому что АХАХАХА БУДУ ВЕСЕЛИТЬСЯ ОТ АНОНИМА А ЧО НИКТО НЕ ПИШЕТ МОГУ Я НАПИСАТЬ
я не старался ни капельки, и это приторно-сопливо
нооо пусть тоже валяется
заявка: Семен и Тихон - просто коллеги.
После оговорки некоторые стали называть Семена "мой Семен" просто для прикола, Семену тоже кажется это забавным. После нескольких раз Семен замечает, что Тихон странно реагирует, когда это происходит в его присутствии. Семен пытается узнать, почему Тихону это неприятно.
Устроит любой вариант на ваше усмотрение.
Кодовое название: «Не твоя, вот и бесишься»
— Я надеюсь, что об этом забудут как можно скорее, — хмуро произнес Тихон, сердито сверля взглядом стакан воды, когда, наконец, время съемки было окончено. Оператор только плечами пожал:
— Что ты разнервничался, первый раз, что ли? Не ты первый, не ты последний. А я таких оговорок за свою жизнь наслушался, не перечесть все. Вот, например, когда меня еще не выперли с НТВ…
Тихон лишь фыркнул и слушать дальше не стал. Ах, если бы проблема реакции руководства была единственным, что волновало его в этот момент.
— Мой Семен, — весело прощебетала одна из ассистенток, — то есть, мой коллега Семен…
Что она хотела сказать, так и осталось загадкой, потому что дальнейший поток ее речи был прерван голосистым смехом Семы, и она присоединилась к нему. Тихон, как назло, стоял рядом. Он недовольно сощурился и, сложив руки на груди, как можно спокойнее произнес:
— Ну, хватит вам уже.
— Да ладно, это я должен обижаться, а не ты, — искренне улыбаясь, ответил Сема. — В который раз мне это напоминают, а все по-прежнему смешно.
И, не обращая внимания на дальнейшие страдальческие вздохи Тихона, Сема и ассистентка поспешили дальше по коридору на съемки, оставляя горе-журналиста наедине со своими алеющими щеками.
В редакции новая шутка быстро прижилась, и никто не думал отказываться от слишком веселого обращения. Время шло, Семен продолжал улыбаться на многочисленные шутки, а Тихон все сильнее злился. И не было ясно, что сотрудникам нравится больше — подкалывать Сему, или злить Тихона. А второй, тем временем, итак не особо общительный и приветливый, становился все мрачнее и все меньше проводил времени со своими коллегами.
Очередная попытка Тихона спрятаться в кафе во время одного из перерывов не увенчалась успехом — за соседний столик тут же набились коллеги и принялись шумно обсуждать идеи для нового репортажа.
— Хоть бы пронесло, — подумал про себя журналист, выискивая глазами официантку, чтобы срочно попросить счет.
— Не пронесет, — ответил он сам себе, заметив Сему среди компании.
И, конечно, не прошло и нескольких минут, как «мой Семен», сдобренное гулким хохотом, прозвучало от сотрудников.
— Да сколько можно! — возмутился в сердцах Тихон и выругался. Похоже, слишком громко.
— Ребят, может правда хватит? — спросил Сема, услышав его возглас. — Мне-то все равно, а Тихону это, видимо, сильно уж это по профессиональной части бьет…
— Перебесится! — весело ответил ему молодой человек, сидящий рядом, по-приятельски ткнул локтем в бок и продолжил что-то воодушевленно рассказывать.
Сема, немного погрустнев, наблюдал за тем, как Тихон быстро расплачивается и выходит из кафе. Ему становилось неприятно, когда люди переживали — особенно, когда он был тому виной.
— Успокойся, — сам себе сказал Тихон, только что умывшись и стоя перед зеркалом. — Ты взрослый мужик. У тебя жена и двое детей.
Отражение смотрело на него какими-то уж больно несчастными глазами, а скула предательски задергалась.
— Никто ничего не заподозрил. Всем просто смешно. Если бы это сказал не я, я бы тоже смеялся со всеми.
Лицо в отражении выражало на себе всю гамму выражения «ой да ладно».
— Все пройдет, — сам себе отчетливо произнес Тихон. — Оно отпустит. Не твой.
Тем не менее, не отпускало. А корпоративный вечер, состоявшийся через две недели после легендарной оговорки, только подбавил масла в огонь. Тихон туда сначала идти наотрез отказывался — но даже жена настояла на том, чтобы он не пропускал мероприятие.
— Ты и так в последнее время сам не свой, хоть как-то развейся, — заботливо прощебетала она. Тихон отказывался, она не унималась, — ах, знала бы, бедняжка, куда его выгоняет, — и в итоге журналист сдался.
Первые полчаса вечера прошли относительно спокойно. Тихон и бутылка коньяка коротали время в компании страшно угрюмого гримера, и до поры до времени им удавалось не принимать участия в общем веселье.
До тех пор, пока кто-то радостно не предложил конкурс — сосчитать, примерно сколько раз за эти две недели каждый из присутствующих произнес фразу «мой Семен». В зале тут же повис всеобщий воодушевленный гул, все наперебой перечисляли самые запоминающиеся ситуации — Тихон же с грустью смотрел на окно, мечтая или выйти в него, или выкинуть кого-нибудь. «Конкурс», тем временем, затягивался и, наконец, Тихон не выдержал. Резко отхлебнув прямо из бутылки с коньяком и поморщившись, он поднялся из-за стола, хлопнув по нему ладонью, и громогласно произнес:
— Как же вы все меня достали! «Мой Семен», «мой Семен», заткнитесь уже наконец, а? Если я сказал, что мой, это еще не значит…
В эту секунду на его плечо мягко легла чья-то рука. Тихон уже был готов, что эта рука превратится в кулак и уже не так нежно впишется в лицо — но нет.
— Тш-тш-тш, — услышал он тихое над ухом, а затем уже более громкий и, как всегда, веселый голос Семена, — господа, проследите, чтобы Тихон больше не прикладывался к бутылке — а то так же грустно закончится весь праздник. Подводите итоги, а мы скоро, — и, ловко отодвинув бутылку в сторону гримера, Сема потащил явно ничего не понимающего Тихона в коридор.
— Тиш, — начал Сема, и Тихона передернуло. Он не любил, когда его имя сокращали, но от Семена это звучало как-то по-особенному. — Ты чего? Никто тебя обижать не хочет. Руководству плевать. Зрители забыли давно. Маленькая внутренняя шутка.
— Ага, — только и ответил Тихон.
— Ну что «ага»? — не отступал Сема, рассчитывавший на более продуктивный разговор. — Чего это с тобой? Ну, никто не делает это, чтобы над тобой подшутить. Мы что, в школе?
Тихон поднял на него взгляд — и Семен даже отшатнулся немного, таким раздосадованным он был.
— Семен, я не хочу говорить об этом.
— А в зале ты хотел! — наступал тот. В конце концов, ему давно хотелось решить эту проблему — и раз всех сотрудников не переубедишь его так называть, стоило попробовать успокоить Тихона. — Ты не договорил. Скажи мне сейчас.
Тихон молчал, и Сема недовольно фыркнул.
— «Если я назвал его моим, это не значит…», — напомнил ему он, выжидающе всматриваясь.
Тихон закатил глаза, но потом перевел взгляд на Сему. «Наивное дитя лета», — пронеслось у него в голове. И бивший в голову алкоголь заставил его договорить:
— Не значит, что он мой. Доволен?
Повисла пауза — Тихону казалось, что она была подобно острому стеклу, режущему пространство. Он ждал от Семена всего, что угодно, — но тот лишь весело рассмеялся.
— А что, это для тебя имеет какое-то значение? — спросил он, улыбаясь широко и по-доброму, словно разливая вокруг себя добро. Тихон, только что чувствовавший прилив сил и наглости, смутился от такой искренней улыбки.
— Ну… — начал он, и алкоголь договорил за него, — может быть и да.
Сема продолжил, стараясь переговорить его:
— Если бы был твоим, то эти шутки были бы такими же обидными?
И Тихон зачем-то ответил:
— Нет.
Семен, хоть и начал это первым, слегка покраснел от услышанного — наверное, он ожидал услышать не это. Он опустил глаза вниз, но тут же усмехнулся.
— Тогда давай ты не будешь злиться по пустякам.
— С чего это?
— С того, что, — Сема поднял глаза, — baby, I’m yours, — протянул он нараспев, цитируя недавно игравшую в зале песню. И, поднявшись на носочки, поцеловал совершенно опешившего Тихона. Сопротивления он не почувствовал — только крепкие руки, неловко обнявшие его за поясницу.
А та-самая-ассистентка, первая начавшая подкалывать Сему, и тот-самый-журналист, предложивший конкурс, быстро дали друг другу пять и скрылись в зале — пока Сема и Тихон не заметили бы, что за ними подглядывали.
@темы: Страх и ненависть в Эстонии, Эстонская самодеятельность: бумагомарание
-
-
13.06.2014 в 18:12Антиутопия правда, если я не ошибаюсь.А во втором - последний абзац
-
-
13.06.2014 в 20:48спасибо
-
-
19.06.2014 в 19:54а что за сообщество?.-.что за фест?._.
-
-
19.06.2014 в 20:28вот тут посмотрите, я писал про него